Тело нашли поздним вечером — подростки из смешанной компании бук и вурдалаков залезли в этот полуразвалившийся дом то ли чтобы разбрестись и уединиться друг с другом, то ли чтобы совместно поискать острых ощущений. И, если верным было второе, то они нашло то, чего искали, хотя и не в той форме, какой хотели бы.
В конце концов, не каждый день натыкаешься на труп.

Когда они уже всё затоптали — вначале по неведению, потом от страха, — и теперь тщетно пытались оттереть с подошв всё, что им казалось похожим на кровь, самая умненькая из них догадалась позвонить в полицию.
Людей из Гарды дождалась только она да один из вурдалаков, который сидел рядом и ободряюще гладил девушку по руке; следов же вокруг было так много, будто тут прошла дискотека под амфетаминами.
— Нас было шестеро. Остальные, ну, они испугались связываться с полицией.
— Мы честно просили их остаться.
Ребята ждали офицеров на пыльной лестнице, которая вела на второй этаж, — лестнице, по которой судя по всему давненько никто не поднимался.
— Она там.
Бука извернулась и показала пальцем на лестницу, ведущую в подвал.
— Она?
— Ну, женщина вроде. Грудь, кажется... кажется, была. Если я правильно увидела. Там жутко, — вздохнула девушка и уткнулась в плечо своего приятеля.

То, что четырнадцателетнему подростку, который раньше не встречался со смертью, могло показаться жутко, для тех, кто регулярно с этими трупами работал, было скорее простой обыденностью. И всё же даже они впечатлились.
Грудь там действительно была — только одна. Остальное было превращено в месиво из крови и органов. Кровь была везде — на полу, брызгами на стенах и даже на низком потолке. Само тело оставалось целым — вернее сказать, единым, — и кажется, только каким-то чудом: так, вывернутые руки держались на считанных сантиметрах мышц и кожи; а лицо было разрезано надвое по линии рта, но опять же не настолько, чтобы голова разделилась на две неравные части.
— Предварительная, но самая убедительная версия — бензопила, — коронер, держа фонарик в зубах и не особо заботясь о том, чтобы звучать понятно для всех, окликнула ближайшего офицера, чтобы поделиться своими наблюдениями — очень уж она любила делать это на публику, когда могла — а могла не так часто, как хотела бы. — Смотри-ка, какие характерные борозды и как расходятся кожные покровы. Да, это точно бензопила.
В её голосе можно было бы заподозрить некий восторг.
В целом, в том положении, в котором оставили тело, не было никакой структуры, не было ни идеи, ни замысла. Кто бы тут ни орудовал — возможно, даже действительно бензопилой, — вряд ли он пытался этим телом что-то сказать, кроме того, что он его искромсал.
Только вот на груди — том месте, где она когда-то была, и которой сейчас не было ни следа вокруг, — в крови лежала рука покойной, и на указательный палец, который по-прежнему исполнял свою роль и словно бы указывал в никуда, был туго намотан длинный локон рыжевато-золотистых волос.

Отредактировано Уна Орсини (2019-10-04 11:30:53)

Разумеется, информация о смерти матери ивовой королевы взорвала все медиа меньше, чем за час от минуты появления в старом доме людей Гарды.
Кто бы не подслушал детективов и коронера — из своих же или тех подростков, которые всё крутились неподалёку, пока их не послали с советом больше не шариться где ни попадя, а то неровен час и они сами окажутся на месте такого распрекрасного тела, — его личность почти сразу затерялась в количестве информации, которое эта весть породила.

«Мать ивовой королевы найдена жестоко убитой!»
«Где была Уна Орсини во время расчленения своей родной матери?»
«Волосы в руках убитой — принадлежат ли они нашей ивовой королеве? Ждём комментариев полиции»
«Свидетельства очевидцев: Уна Орсини БЫЛА прошлой ночью в нижнем городе. Тайная любовная связь с диким или желание расквитаться за несчастное детство — что привело её туда?»

Этим поздним вечер Уна выступала в роли ведущей удивительно — по меркам высшего Вавилона — камерного аукциона артефактов и древностей, таких, что совсем не древние, не сильно значимые и даже не особо статусные, а потому там собрались преимущественно коллекционеры всего без разбора да историки, вдохновенно обсуждающие всё, что можно, с научно-исторической точки зрения. Её помощница в этот вечер отпросилась по личным делам, и тегианка даже до некоторой степени наслаждалась происходящим: как минимум, ей не надо было изображать перед Ори ни веселье, ни опьянение.
Наверное, это было к лучшему, потому что когда в перерыве к ней подошёл один из почтенных коллекционеров — очень пожилой и ещё более рассеянный тег, — и выказал сочувствие из-за «столь ужасной» смерти её матери — «смотрите, вот тут пишут, что нашли тело» — Уна смогла отреагировать честно, безо всякого напускного:
— Не имею пока ни малейшего понятия, о чём вы говорите, мой милостивый господин. И молю Богиню, чтобы вы ошибались. Я вас покину ненадолго, — бесконечно спокойно ответила она, не меняясь в лице, неспешно вышла из залы, так же неспешно прошла до своей гримёрки, где, захлопнув дверь с такой силой, что бокалы в двух комнатах от неё отозвались звоном, кинулась к телефону, где висело какое-то неприличное количество пропущенных звонков — одно это выглядело, как подтверждение страшной новости: что, если это была полиция? Что, если ей хотели сообщить... то самое?
И мама не отвечала, как и отец.
Её приёмные мать и отец. Единственные, которые у ней были.
Разумеется, последняя, о ком тегианка подумала бы как о своей матери, — была Октавия Орсини. О ней она старалась не думать вовсе.
Когда по номеру мамы вдруг отозвался голос одной из близняшек, Уна почти обмерла, ожидая услышать то самое, запредельно страшное:
— А мама вот только что к соседке вышла, минуту назад, телефон дома оставила... Папа? Он на смене ещё... Ой, ты чего, плачешь что ли? Уни, да ты что, всё же хорошо... Уни?.. Ага, хорошо, я передам. Точно всё хорошо?..

Успокоилась Уна только на тридцатой секунде гудков: смахнула слёзы с раскрасневшихся щёк, открыла окно, чтобы впустить живой прохладный воздух и одновременно с этим активировала мобильную сеть, которую по старой привычке к экономии отключала каждый раз, когда оставляла телефон без внимания.
И вот тогда-то на неё и обрушился весь поток информации: на неё ссылались во всех сетях, писали знакомые и нет — журналисты, блогеры, помощники высших эльфов и сами они. Что-то — и Орсини обратила на это внимание только сейчас — прошло к ней на смартфон ещё до подключения к всевавилонской паутине: предложение от Гальяганте об адвокате не хотело ждать, когда королева-на-год изволит быть на связи с миром.
Всё это было о её матери, да.
Об Октавии Орсини, ныне покойной и жестоко растерзанной.

Хотя бы поэтому вызову в участок Уна совершенно не удивилась: она успела связаться с Сибель и сама заехала за родителями, которых тоже «пригласили»; младших пришлось взять с собой: конечно, в свои десять лет они могли бы побыть и дома, но ввиду неблагополучного соседства оставлять их одних в такой поздний час не хотелось: за соседней стенкой буянил обдолбавшийся наркоман, единственная нормальная соседка по этажу уехала в ночную смену, а тот мерзкий тип, который ещё к Уне в её десять лет пытался залезть под юбку, кажется забыл, как отец с товарищами когда-то разбили ему лицо, лишили половины зубов и посоветовали обходить девочек Ферка стороной.
Надо бы ему напомнить.
И Уна в очередной раз подумала, что лучше всего скорее провернуть сделку с покупкой семье нормальной квартиры в среднем городе: хотя формально ивовая могла распоряжаться всеми предоставляемыми ей благами только на себя, она, кажется, придумала, как выкрутиться и сделать чуть больше, чем позволяли её недокоролевсткие полномочия.
— Госпожа Уна, я ваш адвокат, Орио Форье. Лорд Гальяганте надеется на скорейшее разрешение этого недоразумения и готов всячески тому способствовать.
Он ждал в участке и, стоило Уне пересечь порог, как тут же приблизился с видом фейри, что будет биться за неё в неравной схватке с железным драконом. Даже с пятью. Даже разом. И совершенно точно не разнесёт информацию о том, что будет происходить за закрытыми дверьми по всей «Пятнице, тринадцатое» и лично Несси Стригаль.
— Это потрясающе. Мои благодарности лорду безграничны, и я обязательно выражу их лично. Только... мне не нужен адвокат.
— Я вынужден настаивать, госпожа. Это слишком громкое происшествие. Вы должны понимать.
— Я понимаю, что мне нечего скрывать. Не тратьте своё время, господин Форье, я уверена, оно бесценно.
Уна сама не была уверена, отчего она так противится участию адвоката. Возможно, ей сразу представлялись сцены из плохих фильмов: где адвокаты не дают сказать ни слова своим клиентам, чтобы эти слова никто и никак не мог использовать.
Вообще всё происходящее сейчас и напоминало сцену из плохого фильма: этот участок, где-то там её мертвая родительница; даже то, как её украдкой пытался сфотографировать офицер, вызвавшийся проводить их до конференц-зала, где ждали детективы, было каким-то нарочито театральным. А уж чего стоила сама их делегация — простые, как вся жизнь в нижнем городе, шишиги со своими детьми, одна из которых их дочь-тегианка: в мерцающем коктейльном платье от Сааб, которое ивовая не успела снять в спешке, в кожанке поверх и тяжёлых ботинках. Кажется, ей для выразительности образа не хватало только броского макияжа, надменного выражения лица, перелакированной причёски и длинных когтей; но вместо этого была сложнозаплетённая коса, почти полное отсутствие макияжа — это единственное, кроме туфель, от чего Уна успела избавиться, — и короткие ногти.
А весь вид королевы говорил о тщательно скрываемой, но всё равно проступающей усталости.
— Добрый вечер, детектив. То есть... просто вечер, видимо. Мне неловко беспокоить кого бы то ни было, но за девочками, — она кивнула на близняшек, — кто-нибудь может присмотреть? Им, наверное, не стоит тут находиться?
За её спиной, так и не войдя в конференц-зал, всё маячил господин Орио, и, коротко подумав, Уна всё же спросила:
— Нам потребуется адвокат?..

Отредактировано Уна Орсини (2019-10-24 14:08:56)